боже прости что обращаюсь к тебе и незначительной своей персоной отвлекаю от важных дел ты бы сам мне помог если б захотел но поскольку не рвешься быть первым вынуждена просить у меня еще хватит сил не меня сохрани и спаси читать дальше я сама себе поводырь я найду пути мне ли время твое отнимать чтобы встать и идти мне ли ныть и жалеть себя я соберусь в кулак но в одном помоги мне я без тебя никак
помнишь мальчика белоснежного как прибой помнишь, как он спасал меня помнишь, снимал мою боль невесомым касаньем невидимого крыла он спасал меня долго я его не смогла
он рассеянный очень вечно теряет суть не бросай его отче присмотри за ним как нибудь что бы он ни придумал куда бы он ни пошел обещай мне что с ним все будет хорошо
ненавижу просить мой голос нелеп и тих но скажи мне что ты сбережешь его для других мне так будет спокойнее ибо в пылу дорог он отчаянно юн и нечаянно одинок
он привык вне контекста с плеча на свой риск и страх в нем намешано детства и взрослости в равных долях он чрезмерно отчаян тебе ли об этом не знать и поэтому я так прошу его не оставлять
и спасибо за то что годы тому назад наши точки сошлись во всеобщей системе координат и за то, что он стал моим сердцем и как оказалось сном я опять за свое
так ждут с войны отчаянно любимых, так расправляют уголок письма, так успевают на последний поезд; длинным, холодным вечером, ютятся у окна.
так набирают номер телефона, по памяти, а, может, наугад, чтобы услышать голос, тёплый, сонный и так в ответ отчаянно молчат. так обнимают после долгих лет разлуки и так вдыхают аромат цветов, и так клянутся в круговой поруке, и месяцами спят без светлых снов..
ты слышишь? так ночами снег ложится, предшествуя немому ноябрю. он скоро будет на твоих ресницах.. так я люблю тебя. так я тебя люблю.
Солнце не солнечно вовсе, и сок не сочен. Снишься – а я просыпаюсь, с подушкой лёжа. Мне без тебя вроде можно, но так, не очень. Полмира между мне кажется слишком, всё же. Я позабыл все неровности, перепалки; я – ожидающий встречи с огромным стажем. Жидкое время мне ставит колеса в палки. Я забываю твой голос и запах даже. Я нереально скучаю, на самом деле. Это тебе не неделя – смотаться в Питер.
Джек упивается ромом на каравелле. Тянет ноздрей пыльцу в Неверленде Питер. Шляпник Алисе с дурманом нацедит чаю... Видишь, у всех есть тема забыться, только ты себе не представляешь, как я скучаю.
*** минус двадцать пять, мерзлая вода, если это конец - то он навсегда, не настанет утро, не придет рождество, господи, нет больше у меня ничего, господи, нет больше у меня ничего.
я выхожу на трассу, я знаю, что все придет, господи, как медленно тает лед.
солнце падает в волчью пасть, а за ним выключаются окна в домах одно за другим, как поверить, что однажды придет весна? господи, нет больше у меня ни хрена.
я иду по черной дороге, она зовет, господи, как медленно тает лед.
господи, я вышел, лови же меня, лови, наступает черный декабрь, время не для любви, я иду, как прокаженный, бубенцами звеня, господи, нет у меня даже меня.
нет у меня, господи, даже меня. читать дальше *** когда выключается свет, замирает нота, последняя нота, длящаяся еще на секунду дольше, чем свет, а потом отчего-то застывает кровью у рта и щек.
сплевываю и поднимаю лицо в космос: если дальше некуда, господи, где же ты? у него глаза ветерана, в седых космах мятые полевые цветы.
*** это как сходишь с поезда, а тебя принимают менты, волокут в участок, до крови бьют, до вспышек перед глазами, до темноты, как тут верить, что есть мама, новый год и уют?
это как дом горит, непонятно, где жена и собака, все отходы перекрыты огнем, вот он - страшный суд. стоя на подоконнике, не замечаешь, как начинаешь плакать, как тут верить, что прыгнешь - тебя спасут?
это как на последней баррикаде стоишь с гранатой, и орут - сдавайся, и глаза застилает дым, как тут верить, что дернуть чеку - это так и надо? как тут верить, что мы победим?
в детстве я писал записки для дедмороза и прятал их под матрасом, сейчас я ножи пристегиваю к плащу, господи, но я выхожу на последнюю трассу, господи, но я верю, что я тебя отыщу.
*** снег летит мне в глаза, застывает льдом на лице, я иду по черной дороге, город у нее в конце, и я знаю, что там - колокольный звон, золотая весна, потому что больше нет у меня ни хрена, потому что больше у меня ни хрена!
я стираю снег с рукавов, впереди мой город зовет, господи, как медленно тает лед.
Вера Полозковагде твоё счастье что рисует себе в блокноте в порядке бреда
в Москве, в Париже где ещё ты видишь его мёртвые силуэты где ещё у тебя болит
(почему даже он тебя уже здесь не держит – а только злит)
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему я не могу взять тебя за руку, прислониться без сил лбом к плечу, почему, если мне станет страшно, и я закричу, ты меня не услышишь, почему ты меня не любишь и не ненавидишь, почему я могу бить стаканы, ходить босиком по стеклу, почему ты меня не спасёшь и не приручишь к теплу, почему ты умер, а я живу; где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему ты не избавишь меня ещё от тысячи смертей, не спросишь впредь – «тебе всегда так сильно хочется умереть?».
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в моде изящные и мёртвые силуэты худых проституток Парижа; тебе Москва ближе – её низкое небо ниже уровня моря и не имеет запаха, вкуса, цвета, её тонкие пальцы, её сигареты, у неё нет ответов, но есть секреты, она хранит их глубоко внутри (почему ты не сделаешь шаг от равнодушия до любви, по памяти не наберёшь телефонный номер, не скажешь – «город полон тумана и жижи, а я выжила и вышла из комы, почему ты не выжил?»); в моде живые, а ты чувствуешь себя лишней – делишь всех выживших и погибших на чужих и своих. где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: нельзя говорить о погоде, если тебя убивает эта температура между Парижем и Москвою; утром трудно бороться с головной болью и тошнотою (почему ты не поддержишь за локоть, не уберёшь волосы от лица, не скажешь – «ты не должна сама бороться, ты не должна – одна, почему ты не смотришь мне в глаза?»); нельзя говорить о погоде, если не можешь сказать – «ты умер, и меня убивает тобою». где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в Париже – осадки, в Москве – туман, внутри тебя северный и ледовитый океан, пустота – холодная волна накрывает тебя с головою; ты едва справляешься с собою (почему ты не сойдёшь с ума от тоски, не проснёшься по-привычке рано, не скажешь – «ты – моя сама глубокая рана, почему ты оставил меня жить?»); в Париже и в Москве – люди, внутри тебя – список мёртвых судеб, а ты жива – навсегда и упрямо.
***
почему он не вызовет лифт к тебе на этаж, не взъерошит ладонью челку и не захочет остаться впредь; почему не откупит тебя у страха, не внесет за тебя задаток; почему не спросит: – тебе всегда так сильно хочется умереть?
теперь я все больше курю чем говорю вливаю в себя по два-три виски ежевечерне а уровень жизни в крови по-прежнему равен нулю и я никого не жду, не терплю, не люблю не помню в лицо и не прошу прощенья море все кончено сердце - испорченный метроном хирурги радеют за срочную пересадку но я его прячу под самым амбарным замком хотя оно ноет во мне болевым комком и мне с ним непросто точнее - совсем несладко
внутри не осталось ни стен, ни дверей, ни сил обугленный остов в груди не дает покоя мне нужно забыть тех кто раньше меня любил но как исключить их из списка своих светил и выйти из схватки не принимая боя
блефуй до последнего мой ненадежный друг ты делаешь вид, что жалеешь а я - что верю мы сами замкнули себя в этот чертов круг добили, забыли и радостно сбыли с рук теперь удивляемся стенам за каждой дверью
в 4 a.m. кончается Jаmеson и ночь и только у боли срок годности: до упора я рада бы все это стойчески превозмочь собрать чемодан и уехать отсюда прочь но время велело терпеть finаl cut нескоро
легко стать ошибкой в системе чужих страстей сегодня ты в топе а завтра - в системном сбое я много курю и больше не жду новостей я в жизни встречала предателей всех мастей но знаешь мой друг никто не сравнится с тобою (c) Превзойти Всех
Мы уставшие дети города и асфальта, мы давно оборвали с природой любые связи. Невдомек, как форели на нересте крутят сальто; или как отличают орешника лист от вяза, и в котором часу муравьи закрывают двери, что там кречет на скалах кричит себе без умолку; мы не знаем (не помним?) как трутся носами звери, как о тайной тропе волк расскажет другому волку, как сигналит сове сова про мышей, заухав... Мы же дети асфальта, природа нам не знакома, мы увидим ее на рабочих столах нетбуков, или ночью в усталом сне, что похож на кому. Мы не вносим природу в наш статус и "интересы". Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее... Нас не трогает в море грязь или рубка леса; запах меда на травах июля давно не греет. Мы в коробках живем и питаемся, чем придется. Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок.
Но скажи, отчего на закате так сердце рвется, когда алое солнце отсвечивает на скалах? Почему так приятно в разломе меж плит бетонных неожиданно встретить головку чертополоха? Почему вызывают улыбку цветов бутоны, и приходят коты на руки, когда нам плохо?
И порою мне снится – в тумане, как будто в вате, слышу тихую песню, мелодия мне знакома... И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати, и накинув ветровку, один выхожу из дома. Вспомнив что-то забытое я в электричке еду, после долго иду, звукам ветра в ушах внимая. И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды. И земля говорит. И я, кажется, понимаю.
Стая в небо бежит – то ли явь, то ли просто снится, Капли крови на морде закрасили шкуру ало... Волчий след на снегу – свежим росчерком на странице: Твоя книга еще не дописана до финала.
Нужно просто бежать, а сдаваться... пожалуй, рано. Иногда даже холод спасает, ты знаешь это? На морозе хотя бы не так кровоточит рана. За морозом всегда наступает тепло и лето...
А на небе заснеженном – серая бездна только. Но над ней выше солнце: горит себе, не сгорая. Если хочешь взлететь, то дорогу узнай у волка.
Ты не-такой. Ущербный. Увы. Облом. Значит, тебе сюда, дорогуша. Хай! Дом тебя встретит острым своим углом: Всё, заходи. Прикуривай. Выдыхай. Спросят тебя – ответь, если бьют – не ной. Голову в холоде, бритву – в руке держи. Лес в коридоре черной пророс стеной, В стенах тайник, а в тайнике – ножи. Плющ зарастил заброшенный кабинет, Кровь залила заброшенный туалет… Времени нет. Времени – правда – нет. Как ты не понял, парень, за столько лет? Жри штукатурку, вой на луну, кури. Вслух о мечте заветной не говори. Спросят – ответь. Вызывают – иди на бой. А победишь – оставайся самим собой. Стены орут, покрываются окна льдом, Мы так играем – сколько веков подряд?
Я рассказал бы тебе, что такое Дом. Только словами про это не говорят.
Солнце не движется ни на йоту, Нету во фляге давно воды… Джонни уходит тропой койота, Пыль заметает его следы. Чьи-то скелеты, куски растений, Пепел, труха… Джонни держит шаг. Там, за долиною смертной тени, Будет спокойна его душа: Места на свете не сыщешь круче! Джонни без страха идет. Но всё ж, В правой ладони – на всякий случай – Держит уверенно острый нож.
Съедены губы, прикрыты веки, Кольт на боку. Ни души окрест. «Не убояться мне зла вовеки!»… В левой ладони он держит крест, Он не боится: вовек отныне, Беса ли, демона – никого.
Джонни идет. И во всей долине Твари не сыщешь страшней его.
В чаще сырой, меж высоких чернеющих сосен, В диком лесу, первозданном, зловещем, глухом Двери открою в последнюю самую осень, В место, где кельтские сумерки стелятся мхом. Падают алые яблоки в темные воды, Стылый закат, будто отблеск пожара, бордов…
Осенью – самое страшное чувство свободы, С запахом жженой листвы и чужих городов. (с)kladbische
Раскрываешь себя, как ладонь, протягиваешь - держи. Гром ворочается над степью, как старый волк. Ты сидишь над огромной пропастью, затерянная во ржи. Если кто с тобой говорил - то давно умолк.
Эта осень жмет на тебе в плечах, сдавливает в груди, это не с кем говорить - молчат и ангелы, и демоны, и валькирии, Внутренняя Монголия заключает последнее перемирие с внутренней Атлантидой; не стой в дверях - проходи.
Этот город, приросший, казалось, к коже - не отодрать, вдруг становится в одночасье чужеклеточным, раковым, роковым. Отворяет грязные дворы, осенние канавы, глубокие рвы. Не возвращайся в знакомую комнату, не ложись в кровать, вино прокисло твое, хлеба у тебя черствы.
Мы, что не знаем имени для того, что у нас внутри, что не дает покоя, гонит вперед, горит, мы, не знающие родины, - мы никогда не умрем. Я ловлю чужих детей над пропастью - день за днем, заходящее солнце светится янтарем. Так иди, раскрывая себя ладонью, протягивай - ветреным сентябрем, и однажды прилипшая осень лопнет у тебя на плечах - оставайся наг. (alonso_kexano)
Если тебе пять лет, то понятно, что можно, а что не надо: не ходи далеко одна, не ешь немытого винограда, мир играет по понятным правилам, свирель попадает в ноты. Если ушибла ногу, то можно реветь до икоты, мама придет, утешит, подует, у кошки боли, у собаки боли, а у Анечки даже не вздумай, у мамы теплые губы. немножечко щиплет йод. Это законы мира. И все пройдет.
Если тебе двенадцать, то острижены волосы, руки тонки, можно бегать целыми днями, исследуя подворотни, мир с тобою опять в ладу: у него есть сотни новых дорог для тебя - какая сегодня? на велосипеде - по песку или по щебенке, дома пахнет каша на молоке, заоконный вечер так огромен и так просторен, и не море для корабля, а корабль для моря, то есть, море вообще ни с кем, и от этого можно плакать - ну, просто плакать, так бывает, когда болит душевная мякоть, а потом - поднимаешься радостный, налегке.
Если двадцать - то это сложнее, и это чуть о другом. Начинается про любовь - непонятно, впрочем, о ком. Только все еще можно плакать - самозабвенно, и лицом, и губами, и животом, мир еще играет по правилам, прозрачен до последней строки, листьями узор по асфальту вышит. твой любимый мальчик тебя услышит, вы поймете, какие были вы дураки. Ты посмотришь в окно - а осенний ливень уже прошел, и финал в итоге будет счастливым, все закончится хорошо.
Но однажды что-то сдвигается, какая-то плита ближе к центру Земли, всем приходится изменяться - видимо, чтобы выжить. время близится к тридцати, минуты прошли, все на свете двери становятся ниже. И тогда-то в тебя прилетает под левое шестое ребро раскаленное серебро. И выдергиваешь, и дальше идешь, покачнувшись немного, не выходит плакать - все внимание на дорогу, даже если хочется крикнуть - получается лишь молчать.
Только где-то в мире получше, где тебе двадцать лет, где тебе двенадцать, где пять, плачут девочки, которые ты, плачут за тебя, по тебе.
Ты выходишь в ночь покурить. Льется дождь с небес. (с)alonso_kexano
....нам с тобою опять нереально свезло: просыпаться в любых городах с ощущением покоя, с ощущением, что где-то упрямо глядится в стекло твой двойник-отражение. мы знаем, что это такое, когда где-то есть свой, когда нежностью горло дерет, как люголем. и хлещет любовища, сердце куроча бесконечными спазмами. как открывается рот в поцелуе предутреннем, сонном, как тело не хочет ничего, а потом вдруг взрывается ярким огнем, и пульсирует вязко, и бьется как рыба на суше - нам с тобой повезло иногда просыпаться вдвоем, и уже не бояться, что где-то бывает и лучше... (с)
я больше не часть твоей жизни, не твой дружочек, не собеседник и просто - не. не совпадаю, не думаю, не нужна и - что там еще бывает? и дело не в злиться, резать руки, писать fuck you all или хуй войне, я просто скучаю, и думаю, как мне тебя не хватает.
я больше не муза, не вдохновение, не недосягаемая высота, не тот, за кем ты следишь с неизменным пристальным интересом, я больше не тот, короче. точнее, я больше не та, - и это, наверное, естественно, как все биологические процессы.
как есть, как дышать, как спать, но - я больше тебе не снюсь, и даже письма писать вот-вот тебе перестану... я больше не часть твоей жизни. я объясню это себе попозже, пока же мне все так странно:
я больше не часть твоей боли, не часть твоей нежности, не твоя рука, я больше не "эта история про случайную встречу с нею"... я больше чем все это, слышишь? я больше. наверняка. а впрочем, не слышишь, а я объяснить - к сожалению - не умею
Ученые доказали, что корица восстанавливает чувствительность тканей к инсулину и помогает контролировать уровень сахара в крови.
А потому важно употреблять хотя бы грамм корицы в день.
Яблоки моем. Удаляем сердцевину. Начиняем смесью орехов и все посыпаем корицей. Если яблоки кислые – посыпаем сахарозаменителем или фруктозой. Но лучше обойтись без них.
Укладываем в форму, предварительно налив две-три ложки воды на дно. Ставим в духовку и запекаем 20 минут при температуре 180 градусов.
Запеченные яблоки – любимое лакомство в моей семье. Обычно мы их так готовим, когда свежими уже насытились и хочется разнообразия. Очень вкусны такие яблочки и с рябиной, и с тыквой в качестве начинки. Особенно если рябина уже прихвачена морозцем.
Если же вместо орехов, рябины или тыквы внутрь яблока положить по ложечке творога, получится совсем диетическое блюдо. Творожным кремом можно украсить яблоки. Великолепная роскошь – озеро творожного соуса и утомленное фаршированное яблочко… Ммм! Такой десерт на любом праздничном столе будет смотреться полноценно.
коктейль «Чокнутый свисток»Есть у меня в коллекции рецептов еще и такой рецепт коктейля «Чокнутый свисток». Почему он так называется, сказать трудно. Но вкус этого напитка необыкновенно проникновенный. Попробуйте!
Одно большое манго, четыре маленьких яблока и 250 г огурцов.
Приготовим сок из всех ингредиентов. Затем взобьем его с кусочками льда. Из этого количества продуктов получится два больших коктейльных стакана. Бодрит. Вселяет оптимизм. Впечатляет. Вкуснее что-то придумать трудно.